До сих пор в Гражданскую комиссию по правам человека, президентом которой является Татьяна Мальчикова, обращаются люди, к которым был неправомерно применен электрошок в качестве психиатрического лечения при отсутствии подписанного информированного согласия. О том, как любой человек в России может попасть в психиатрическую больницу и не вернуться, о судах по лишению дееспособности без присутствия ответчика и предложении Татьяны Москальковой информировать МВД о психиатрических диагнозах — в интервью «Газете.Ru» рассказала Татьяна Мальчикова.
— Татьяна, расскажите о вашей организации, в каком статусе она существует, правда ли, что она имеет отношение к саентологам?
— Гражданская комиссия по правам человека — это некоммерческая общественная организация, которая занимается расследованием и преданием гласности нарушений прав человека в области психиатрии. Мы существуем на обычные пожертвования, но только от жителей России. От иностранцев система приема пожертвований настроена денег не принимать. К саентологам никакого отношения не имеем.
— Что изменилось за последние десять лет в отношении российского общества к психиатрии, больницам, психоневрологическим интернатам, препаратам?
— За последние десять лет в обществе активнее начала продвигаться идея, что нужно чаще обращаться к психологу, психотерапевту и психиатру. Идет также волна употребления препаратов на почве всяких тревог, стрессов и так далее. Количество психотропных препаратов, продаваемых по рецепту, увеличилось в разы.
С точки зрения прав человека, ситуация во многом в России улучшилась. Психоневрологические интернаты (ПНИ) стали более открытыми. Туда стало легче попадать, очень много организаций за это время создано, которые специализируются именно на помощи ПНИ. Даже была создана рабочая группа при правительстве с целью реформировать систему ПНИ. Даже готовился проект закона о сопровождаемом проживании, — когда людей из детских домов помещают не в ПНИ, а в специальные дома, обычные квартиры, где за ними просто следят и помогают социализироваться. Но его не приняли. Он встал.
— Это был прогрессивный законопроект?
— Конечно. Это один из проектов, который продвигался людьми, которые защищали права людей из ПНИ. Сейчас много что делается в плане помощи каким-то конкретным ПНИ, конкретным людям. Но если брать систему саму по себе, все что за эти десять лет сделали — это переименовали ПНИ в социальные дома. То есть просто «завернули в другую обертку», присоединили к каким-то другим учреждениям, но по факту, какими они были, эти ПНИ, такими и остались. И конечно же там по-прежнему пачками лишают людей дееспособности.
— Каков процент дел по лишению дееспособности, когда суд встает на сторону психиатрической больницы, а не на сторону ответчика?
— Раньше было 99,9%, когда психиатрическая больница выступает за лишение человека дееспособности и суд признает, что да, это надо сделать. Сейчас это 97-96-95%. То есть процент начал уменьшаться.
Мы тоже, в свою очередь, все это время вели огромную просветительскую работу с законодательными органами, с судами, с адвокатами, информируя их о том, что существует такое вопиющее нарушение прав человека, потому что суды проходят, а люди даже не знают о них. У нас таких случаев десятки.
— Как может быть такое?
— Привожу типичный пример. Обычно это касается пожилых людей, у которых в собственности имеется квартира. Допустим, это бабушка 60-70 лет, начинается какой-то конфликт с соседями. Он может быть совершенно необоснованный, допустим, она мусор оставила не в том месте. Вызывается скорая психиатрическая помощь, женщину забирают. Под разными предлогами: начиная с просто «давайте пройдем в машину, измерим давление», и заканчивая тем, что скручивают силой и отправляют в психиатрическую больницу. Естественно, что она не дает согласия на госпитализацию.
Проходит суд, о котором она не знает. А как она может знать? Ее уже начали колоть психотропными препаратами, это право психиатров. Они предоставляют в суд бумагу, что человек не может присутствовать на суде по медицинским показаниям: не осознает себя, не может отвечать за свои действия, не является адекватным.
По закону психиатр даже не обязан доказывать, что человек неадекватен, не обязан привезти человека в суд и показать: посмотрите, у него слюна до пола течет.
— Суд проходит в отсутствие ответчика?
— Да. Что происходит потом? Бабушка остается в психиатрической больнице, ее начинают лечить. Видят, что она одинокая, никто не приходит. У нас были обращения, когда приходили соседи и говорили: «Помогите найти соседку, потому что ее нет долго». А оказывается, она в психушке, уже лишенная дееспособности, и затем ее переводят в психоневрологический интернат, где она остается до конца жизни. Ее квартира уходит либо ее родственникам, либо муниципалитету, если она не приватизированная, либо ПНИ, потому что во многих случаях опекунство передается ПНИЧасть 5 статьи 11 ФЗ «Об опеке и попечительстве». Это десятки судеб, если не сотни.
— Какие же аргументы может выдвинуть адвокат против медицинского диагноза, поставленного психиатром?
— Существуют четкие критерии, прописанные в законе, на основании чего человек лишается дееспособности. Если человек не может отвечать за свои действия, то это должно быть доказано с привлечением свидетелей, а не только со слов психиатра или на основании наговора соседей или родственников.
Если, например, есть соседи, которые видели, что женщина каждый день выходит из дома, идет в магазин, покупает еду, идет домой, готовит себе, и так продолжается из года в год, — это доказательство. И двух таких соседей достаточно, чтобы судья понял, что в деле что-то не так, что человек на самом деле является нормальным и не нуждается в лишении дееспособности.
И, надо сказать, когда эти критерии соблюдаются, у нас многие судьи сейчас очень разумно поступают. То есть у нас было несколько десятков дел, когда мы восстановили дееспособность людям, просто применяя существующие законы.
Почему в психиатрии так высок процент госпитализаций и случаев лишения людей дееспособности? Потому что суду бывает достаточно лишь бумаги с психиатрической экспертизой без каких-то других доказательств, положенных по закону.
И мы выявили несколько судов, где каждому делу по лишению дееспособности уделяется не больше 8-10 минут. Это целый конвейер лишения дееспособности.
Через некоторые суды массово проходят дела по госпитализации и по лишению дееспособности, и к нам часто обращаются люди уже после того, как они или их родственники вышли из психбольницы или их родственников уже лишили дееспособности. По нашей информации, в одном из таких судов судья за один только день успел рассмотреть 50 дел.
Что мы делаем? Мы восстанавливаем срок обжалования судебного решения в случаях по госпитализации, просто на основании того, что человек не знал про суд в момент проведения заседания. После того, как срок обжалования восстановили, мы обжалуем это решение по госпитализации и отменяем его в большинстве случаев.
В случаях по восстановлению дееспособности все гораздо сложнее, поскольку у человека уже есть опекун и часто этим опекуном является ПНИ. Нужно подавать заявление на восстановление дееспособности, и ПНИ, в большинстве случаев, препятствует этому процессу. Но выход все равно есть и во многих случаях нам все-таки удается помочь восстановить дееспособность.
— Пробовали ли вы как-то бороться с этими судами-конвейерами?
— Да. Мы делали большие рассылки по самим судам. Получали много ответов. От кого-то отписки, от кого-то получали, что примут к сведению. По каким-то судам процент начал уменьшаться. Но, к сожалению, наша организация не имеет инструментов, чтобы взять и поменять всю судебную систему. Тут дело, наверное, в самом суде. Понятно же, что нельзя поставить в расписание 50 дел в день по госпитализации человека в психбольницу.
Еще очень часто такие дела о лишении дееспособности рассматривает в суде один или два судьи. Это некоторая специализация, что тоже, на мой взгляд, вызывает вопросы.
— Часто ли в России людей не выпускают из психиатрических больниц, пока они не подпишут согласие на госпитализацию задним числом в момент выписки?
— Мы знаем много таких историй. Сейчас СМИ зачастили репортажами, когда то один уполномоченный по правам человека, то другой проверяют психиатрические больницы. И слышны восторженные отзывы: посмотрите, как чисто, как красиво, какие картины на стенах, какая трудотерапия! А вот у меня вопрос: давали ли пациенты согласие на свою госпитализацию? С ними говорят об этом? Это проверяется?
Мы можем говорить о хорошей еде и картинах, но ведь 99% людей там содержится с нарушениями закона, и их пичкают препаратами, от которых им хуже, они выходят «психиатрическими наркоманами» и ставятся на учет в ПНД. А потом начинается вот эта канитель «а давайте будем их контролировать, а то они сейчас будут совершать преступления». А ведь после больниц у преступников, которые были помещены туда, а не в тюрьму, процент рецидива около 40%.
Психиатры говорят: «Дайте нам больше денег, мы будем контролировать, лечить». Почему же 40% вылеченных и проконтролированных тут же совершают преступление? Лечение не сработало?
И главное, никто не привлекает психиатров к ответственности, не задают им вопрос: «Ну как же так? Вы выпускаете людей, подписываете бумажку, что он не опасен, а он выходит и убивает?»
— Так можно ли определить, опасен человек или нет?
— Судя по мировой практике – нет. Понятно, что если он бегает с ножом — значит опасен. А если он не бегает с ножом? Более того, в психиатрии вообще не прописаны критерии «опасности» человека, как и критерии нормального состояния, и сами психиатры об этом прекрасно знают. Зачем тогда вводить людей в заблуждение?
О чем сегодня говорит уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова: «Давайте будем информировать органы полиции о том, сколько людей поставлено на учет, раскрывать имена, чтобы они по крайней мере знали, что есть условные Иванов, Петров, Сидоров, которые стоят на учете».
Хорошо, они это будут знать, а дальше что?
— Ну а что вообще можно сделать? Психиатрические препараты эти люди ведь и так получают. Может электрошок?
— Вот вы смеетесь, а с сентября 2023 года нам поступило как минимум два обращения о случаях применения электрошока в психиатрических больницах Москвы. Два случая, молодые люди от 18 до 35 лет.
К одному применяли электрошок в течение длительного периода, когда сам добровольно ложился. А вот второго госпитализировали против его воли.
В обоих случаях у нас есть основания полагать, что это было незаконное применение электрошока, потому что по постановлению ВОЗ должно быть получено информированное согласие и пациента, и его родственников на эту процедуру.
Напомню, эта процедура имеет большое количество побочных эффектов и сильно влияет на память, иногда приводя к Синдрому Корсакова, когда человек уже не знает где он находится, не может назвать год, месяц, число и т.д. Как Хемингуэй, который закончил жизнь самоубийством после того, как к нему было применено 20 сеансов электрошока. Он перестал писать, забыл все и застрелился дома из любимого ружья.
— Психиатрических препаратов становится все больше. Правда ли, что американские психиатры — законодатели мод в мировой психиатрии — назначают их двухлетним детям?
— У них там сейчас новая мода — диагностика и лечение психических расстройств у плода в утробе матери. Это нововведение в США, и они уже начинают практиковать.
— Остается только радоваться, что нам еще далеко до Америки…
— Далеко, согласна. Однако все больше молодежи, — особенно в музыкальных, театральных вузах, — которые считают, что таблетки им необходимы, без них жить невозможно. Все больше матерей, которые ленятся по-настоящему «включаться» в ребенка, легче дать ему таблетку, чтобы он спокойненько посидел на месте.
Но есть и положительные тенденции, о которых я уже рассказала.
